Апокриф 77 (июнь 2014) | Page 192

ГОВОРИТ ХАОС
Получается двойное рабство — у матери сырой земли и у царя-батюшки . Рабство у архонта физического мира : « пленённые звери » Сологуба , замкнутые страхом смерти в жизни , — и рабство у архонта мира социального , у своего бытиячем , бытия чем-то , каким-то объектом , ложно представляемом как « субъект ». Эти две стороны рабства человека у Демиурга , но они прочитываются в едином тексте , прошитом нашими венами . Здесь « садистически нервное порно обнажённого жажданья власти » укрощено и усмирено Левиафаном , монополизировавшим садизм и власть .
Мне представляется , что во многих текстах Алины Витухновской различим антидемиургический пафос сокрушения архонтов , похищения их « полномочий »:
С механической похотью бога , подлеца металлических истин , Мы желания членами трогать будем плоти реальности склизкой .
Или в эссе « Колобок Гностический Герой ». Колобок выходит из семейного быта , из его тёплой патриархальности , граничащей с фетишизмом и деспотическим принуждением . Колобок покидает пространство , где создаётся природный человек . Ведь наивно было бы полагать , что « природный человек » сам собой у себя заводится . С самых ранних лет похвальность и табуирование « испекают » природного человека . Семья создаёт природного человека в качестве заготовки человека социального , но такого , который никогда сам не произведёт субъектности , а всегда будет нести свою объектность тем , кто готовы её потребить , облыжно приписав ей трафаретную , бутафорскую субъектность . Их мы и называем архонтами .
Школа , церковь , все формы коллективной жизни подготовлены приятием себя как части для целого , части , « заточенной » под целое , а это приятие испекается семьёй , табуирующей сексуальность и насилие в их анархическом своеволии , дающей образцы и кодифицирующей вожделение и агрессию . Нет , семья не подавляет их , она , в своём заботливом конформизме , старается оформить их такими , чтобы они были приняты , употреблены социально .
В современной ситуации всё становится объектом для тотального государства , которое навязывает индивидууму поведенческие , мировоззренческие и речевые модели , владеет явно или тайно всеми средствами производства субъектности . Через использование этих моделей , созданных не тобой , — указывает государство , — ты можешь отчасти удовлетворить свои потребности . Насколько они свои ? Уже непонятно . Ведь любовь , агрессия и голод подверглись кодификации . Нельзя ребёнку поедать экскременты , нельзя подростку желать партнёра своего пола , нельзя открыто проявлять враждебность . Энергия закупорена в теле , по канальцам обмена проходят её убогие крупицы . Поэтому обретает особую значимость « холодная девочка Лида » из одноимённой поэмы Витухновской . Это и запретная Лоли-та , и Lid , немецкая песнь , ведь язык художественной выразительности кастрирован администрацией , от администрации журналов и издательств до ... администрации политико-экономической . Невроз современности — это кастрация языка , вырезание языка , наводящее тошнотворный страх . Так не говорят , а говорят
192
ГОВОРИТ ХАОС Получается двойное рабство — у матери сырой земли и у царя-батюшки. Рабство у архонта физического мира: «пленённые звери» Сологуба, замкнутые страхом смерти в жизни, — и рабство у архонта мира социального, у своего бытия- чем, бытия чем-то, каким-то объектом, ложно представляемом как «субъект». Эти две стороны рабства человека у Демиурга, но они прочитываются в едином тексте, прошитом нашими венами. Здесь «садистически нервное порно обнажённого жажданья власти» укрощено и усмирено Левиафаном, монополизировавшим садизм и власть. Мне представляется, что во многих текстах Алины Витухновской различим антидемиургический пафос сокрушения архонтов, похищения их «полномочий»: С механической похотью бога, подлеца металлических истин, Мы желания членами трогать будем плоти реальности склизкой. Или в эссе «Колобок Гностический Герой». Колобок выходит из семейного быта, из его тёплой патриархальности, граничащей с фетишизмом и деспотическим принуждением. Колобок покидает пространство, где создаётся природный человек. Ведь наивно было бы полагать, что «природный человек» сам собой у себя заводится. С самых ранних лет похвальность и табуирование «испекают» природного человека. Семья создаёт природного человека в качестве заготовки человека социального, но такого, который никогда сам не произведёт субъектности, а всегда будет нести свою объектность тем, кто готовы её потребить, облыжно приписав ей трафаретную, бутафорскую субъектность. Их мы и называем архонтами. Школа, церковь, все формы коллективной жизни подготовлены приятием себя как части для целого, части, «заточенной» под целое, а это приятие испекается семьёй, т� �буирующей сексуальность и насилие в их анархическом своеволии, дающей образцы и кодифицирующей вожделение и агрессию. Нет, семья не подавляет их, она, в своём заботливом конформизме, старается оформить их такими, чтобы они были приняты, употреблены социально. В современной ситуации всё становится объектом для тотального государства, которое навязывает индивидууму поведенческие, мировоззренческие и речевые модели, владеет явно или тайно всеми средствами производства субъектности. Через использование этих моделей, созданных не тобой, — указывает государство, — ты можешь отчасти удовлетворить свои потребности. Насколько они свои? Уже непонятно. Ведь любовь, агрессия и голод подверглись кодификации. Нельзя ребёнку поедать экскременты, нельзя подростку желать партнёра своего пола, нельзя открыто проявлять враждебность. Энергия закупорена в теле, по канальцам обмена проходят её убогие крупицы. Поэтому обретает особую значимость «холодная девочка Лида» из одноимённой поэмы Витухновской. Это и запретная Ло- ли-та, и Lid, немецкая песнь, ведь язык художественной выразительности кастрирован администрацией, от администрации журналов и издательств до... администрации политико-экономической. Невроз современности — это кастрация языка, вырезание языка, наводящее тошнотворный страх. Так не говорят, а говорят 192